Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю…
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!..
Я расстался со своими конями в далёком восьмидесятом. Москва. Лето. Жара. Казалось, что асфальт вот-вот вспенится, покроется пузырями и в какой-то момент лопнет. Бах!
И я щас взорвусь, как триста тонн тротила, —
Во мне заряд нетворческого зла:
Меня сегодня Муза посетила —
Посетила, так немного посидела и ушла!
У ней имелись веские причины —
Я не имею права на нытьё, —
Представьте: Муза… ночью… у мужчины! —
Бог весть что люди скажут про неё…
И люди говорили – говорили обо всём. Только на кухне, в этом храме душевного чаепития. Рассуждали о несовершенстве совершенного и искали идеальное там, где его никогда не было. А через пять олимпийских колец, навсегда сплетённых вместе, проявлялся силуэт старого морщинистого деда. Он растягивал слова, причмокивал, рассказывая нам о достижениях пятилетки и о счастливом мире, в котором живёт наш народ.
– Ура! Ура! – кричали мы во всю глотку, размахивая цветами и транспарантами.
В этом было что-то неестественное… И одновременно настолько искреннее и пронзительное, как дельфиний свист в бескрайнем море безумия. И в этот момент, подхватывая сумасшедшую волну, я брал гитару и начинал...
А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
Нету снарядов уже.
Надо быстрее
На вираже!
Парус! Порвали, парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!
И мы каялись. Каялись тогда, каемся сейчас, уже после нашего ухода, в задумчивости глядя на горы и рассуждая о смысле жизни...
В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы — просто некуда деться!
И спускаемся вниз с покорённых вершин,
Оставляя в горах, оставляя в горах своё сердце.
Так оставьте ненужные споры —
Я себе уже всё доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых ещё не бывал...
Не все горы покорились мне при жизни. Возможно, если бы я жил дольше... Сорок – это не срок, но что поделать – мне не удалось изменить судьбу...
Мне судьба — до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней — немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что – не то это всё, не тот и не та!
Что – лабазники врут про ошибки Христа,
Что – пока ещё в грунт не влежалась плита…
Не влежалась. До сих пор не влежалась…
Но не надо о грустном, ведь при жизни я не любил долго печалиться и сейчас не буду. Давайте представим, что…
Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась.
Вместо чтоб поесть, помыться,
Там это, уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экрана собралась…
Вы решили, что мы уже выстроились в ряды и под барабанный бой идём к светлому будущему? И кто-то нам мешает?
Тогда ловите…
Собрались десять ворчунов,
Есть чудаки везде ведь,
Один сказал, что Геббельс врет –
И их осталось девять.
Решили девять ворчунов –
Теперь болтать мы бросим.
Один стал молча размышлять –
И их осталось восемь.
(…)
Ворчун вот эту песню спел,
Его могли повесить,
Но лишь отправили в Дахау,
Там встретились все десять.
Адольф решил – ну, им капут,
Не будут куролесить.
Но ворчуны – и там, и тут,
Их – миллион раз десять.
Поэтому всё пустое… Всё прошло и это окончательно пройдёт, только…
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Умоляю вас вскачь не лететь!
Но что-то кони мне попались привередливые…
Коль дожить не успел, так хотя бы — допеть!
Я коней напою, я куплет допою, – Хоть мгновенье ещё постою на краю…
