Мы то не верим в Него, то убеждены в Его существовании.
А Он играет с нами в прятки, как с малыми детьми.
И так будет до скончания мира, во веки веков.
Ночь. Темно. Тишина. Самое время произнести молитву – «Отче наш, сущий на небесах...». Так захотелось. Я сегодня решил не искать трудностей, а пойти по испытанному пути, который до меня выбрали миллиарды людей по всему свету. Доходила ли их молитва до адресата? Будут те, кто скажет, что это пустая трата времени. Другие, с горящими глазами, полными любви, возьмут меня под локоток, отведут в угол комнаты и молча, смотря прямо в глаза, многозначительно кивнут головой.
Они поверили. Для них Бог явил чудо. Задаю себе риторический вопрос: в числе кого я хочу быть? Только материалистическое сознание, вколоченное нам в ещё в советское время, в детстве, намертво сидит в мозгах ржавым гвоздём со специально загнутой шляпкой.
– Принеси гвоздодёр, – обращаюсь я к невидимому другу.
– Дружище, не получится, – вздыхает он, беспомощно, как мне представляется, разводя руками, – здесь нужен особый подход.
– Но мне необходимо прямо сейчас, – я выпучиваю глаза, пытаясь взять свою волю в кулак.
– Погоди, погоди… Не тарахти, сосредоточься. Вдохни побольше воздуха и продолжай, – советует тот, который ведёт со мной разговор.
Я наполняю лёгкие живительной свежестью и продолжаю: «Да святится имя Твоё; да приидет Царствие Твоё…»
– Какое царствие? Где оно? Откуда возьмётся? – слышу хохот рядом.
– Что-то не пойму. Ты за меня или против? – пытаюсь идентифицировать друга, прижимая его прямым вопросом к стенке.
Однако он оказывается вертлявым паяцем.
– А ты сам догадайся, – невидимый, кажется, показывает мне длиннющий язык, вероятно, пытаясь вывести из равновесия. Эх, взять бы розги и отхлестать его по голой заднице. Но нельзя! И как я определю, где он – справа, слева или, не дай Бог, залез внутрь меня? Что мне прикажете – самого себя бить?..
О, смотри, замолчал! Видимо, испугался моего боевого настроя. Сейчас самое время продолжить молитву: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе…»
– Что, превращаешься в безвольное существо? – нет, я напрасно надеялся, что тот второй исчез. Никуда сомневающийся тип не испарился.
– Всё на Бога списываешь. Бог ему то подай, Бог ему это сделай. Тьфу… А сам-то что? – продолжает меня стыдить мой невидимый друг.
– Но мне же надо во что-то верить? – продолжаю я полемику, – человек без веры – пустое место.
– Так поверь наконец, кто тебе мешает? – с явным раздражением произносит он.
«Хлеб наш насущный дай нам на сей день», – я закрываю руками уши, зажмуриваю глаза и представляю свежий тёплый батон, привезённый большой крытой грузовой машиной с белой надписью «Хлеб» на кузове. Воспоминания уносят меня в далёкое бакинское детство. Хлеб для жителей города был, можно сказать, священным продуктом. Увидевший корочку на тротуаре обязательно аккуратно возьмет её и положит на какую-нибудь возвышенность: бордюр или ветку дерева. Так у нас было принято. Может, это отношение к хлебу пошло ещё с войны, когда люди недоедали…
«И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…»
– И кому ты должен? – продолжал рассеивать моё внимание скрытый оппонент. Я начинаю судорожно перебирать файлы в мозгу. Банку за кредит? Точно, банку должен. Он однозначно не простит…
Появляются лица папы с мамой. Ну, уж им-то я наверняка должен! Простите меня, мои родные! Я мысленно стараюсь впихнуть между щелей молитвы просьбу о прощении в виде скомканной бумажки, на которой записано детским корявым почерком извинение перед родителями.
– Мы тебя прощаем, сынок, – слышу знакомые голоса.
– А может, ты просто хочешь так думать, а на самом деле они тебя фиг простили? – с ехидным вопросом вылезает из меня второй.
Я принимаю сомнения. В этот момент грусть и тоска сжимают меня накрепко и тащат в болотистый, плохо пахнущий омут.
Беру себя в руки и продолжаю: «И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого…»
– Баловник ты, батенька, ей-Богу, баловник! – второй наконец-то является мне. Он с проседью, почему-то в пенсне, и очень похож на меня. Грозит указательным пальцем. Ну, просто брат-близнец, только одет как-то не по-нашему, не по-современному. Может, он – мой дальний предок?
Пытаюсь не смотреть на него, а сосредоточиваюсь на молитве: «Ибо Твоё есть Царство и сила и слава во веки. Аминь!» – выдыхаю, наконец закончил. Прижимаю пальцы друг к другу. Перекрестился.
– Ну и хорошо, – мой собеседник вздыхает и уходит, – как будет нужда – зови.
«Тук-тук-тук», – стучит его трость по мостовой. Он поворачивается ко мне спиной, машет рукой и исчезает в рассветном тумане. Я остаюсь один на один с выпущенной во внешний мир молитвой. Смотрю на неё – пушинка, белый невесомый сгусток слов, который потоком тёплого ветерка поднимается всё выше и выше, унося мою просьбу наверх, к Нему. Тому, которого, с одной стороны, нет, а с другой – он есть. Это зависит от ситуации и настроя…
Как надоели мне собственные нерешительность и метания! Мелькает мысль, словно стрела пронзая слова молитвы, будто нанизывая их на шампур. Затем стрела делает кружок над моей головой и вонзается в землю прямо перед ногами, разбрызгивая остатки рассуждений на несколько метров вокруг…
Может, в этом и есть соль веры – в постоянных поисках Бога. Те, которые железно уверовали, – Ему уже не нужны, а кто не верит в Него, – ещё не нужны. И Он только с теми, кто сейчас сомневается и ищет Его.
«Отче наш, сущий на небесах, – рассуди!..»
